Читать произведение в прекрасном и яростном мире. Все темы в одном произведении

В Толубеевском депо лучшим паровозным машинистом считался Александр

Васильевич Мальцев.

Ему было лет тридцать, но он уже имел квалификацию машиниста первого

класса и давно водил скорые поезда. Когда в наше депо прибыл первый мощный

пассажирский паровоз серии "ИС", то на эту машину назначили работать

Мальцева, что было вполне разумно и правильно. Помощником у Мальцева

работал пожилой человек из деповских слесарей по имени Федор Петрович

Драбанов, но он вскоре выдержал экзамен на машиниста и ушел работать на

другую машину, а я был, вместо Драбанова, определен работать в бригаду

Мальцева помощником; до того я тоже работал помощником механика, но только

на старой, маломощной машине.

Я был доволен своим назначением. Машина "ИС", единственная тогда на

нашем тяговом участке, одним своим видом вызывала у меня чувство

воодушевления; я мог подолгу глядеть на нее, и особая растроганная радость

пробуждалась во мне - столь же прекрасная, как в детстве при первом чтении

стихов Пушкина. Кроме того, я желал поработать в бригаде первоклассного

механика, чтобы научиться у него искусству вождения тяжелых скоростных

Александр Васильевич принял мое назначение в его бригаду спокойно и

равнодушно; ему было, видимо, все равно, кто у него будет состоять в

помощниках.

Перед поездкой я, как обычно, проверил все узлы машины, испытал все

ее обслуживающие и вспомогательные механизмы и успокоился, считая машину

готовой к поездке. Александр Васильевич видел мою работу, он следил за

ней, но после меня собственными руками снова проверил состояние машины,

точно он не доверял мне.

Так повторялось и впоследствии, и я уже привык к тому, что Александр

Васильевич постоянно вмешивался в мои обязанности, хотя и огорчался

молчаливо. Но обыкновенно, как только мы были в ходу, я забывал про свое

огорчение. Отвлекаясь вниманием от приборов, следящих за состоянием

бегущего паровоза, от наблюдения за работой левой машины и пути впереди, я

посматривал на Мальцева. Он вел состав с отважной уверенностью великого

мастера, с сосредоточенностью вдохновенного артиста, вобравшего весь

внешний мир в свое внутреннее переживание и поэтому властвующего над ним.

Глаза Александра Васильевича глядели вперед отвлеченно, как пустые, но я

знал, что он видел ими всю дорогу впереди и всю природу, несущуюся нам

навстречу, - даже воробей, сметенный с балластного откоса ветром

вонзающейся в пространство машины, даже этот воробей привлекал взор

Мальцева, и он поворачивал на мгновение голову вслед за воробьем: что с

ним станется после нас, куда он полетел.

По нашей вине мы никогда не опаздывали; напротив, часто нас

задерживали на промежуточных станциях, которые мы должны проследовать с

ходу, потому что мы шли с нагоном времени и нас посредством задержек

обратно вводили в график.

Обычно мы работали молча; лишь изредка Александр Васильевич, не

оборачиваясь в мою сторону, стучал ключом по котлу, желая, чтобы я обратил

свое внимание на какой-нибудь непорядок в режиме работы машины, или

подготавливая меня к резкому изменению этого режима, чтобы я был бдителен.

Я всегда понимал безмолвные указания своего старшего товарища и работал с

полным усердием, однако механик по-прежнему относился ко мне, равно и к

смазчику-кочегару, отчужденно и постоянно проверял на стоянках

пресс-масленки, затяжку болтов в дышловых узлах, опробовал буксы на

ведущих осях и прочее. Если я только что осмотрел и смазал какую-либо

рабочую трущуюся часть, то Мальцев вслед за мной снова ее осматривал и

смазывал, точно не считая мою работу действительной.

Я, Александр Васильевич, этот крейцкопф уже проверил, - сказал я

ему однажды, когда он стал проверять эту деталь после меня.

А я сам хочу, - улыбнувшись, ответил Мальцев, и в улыбке его была

грусть, поразившая меня.

Позже я понял значение его грусти и причину его постоянного

равнодушия к нам. Он чувствовал свое превосходство перед нами, потому что

понимал машину точнее, чем мы, и он не верил, что я или кто другой может

научиться тайне его таланта, тайне видеть одновременно и попутного

воробья, и сигнал впереди, ощущая в тот же момент путь, вес состава и

усилие машины. Мальцев понимал, конечно, что в усердии, в старательности

мы даже можем его превозмочь, но не представлял, чтобы мы больше его

любили паровоз и лучше его водили поезда, - лучше, он думал, было нельзя.

И Мальцеву поэтому было грустно с нами; он скучал от своего таланта, как

от одиночества, не зная, как нам высказать его, чтобы мы поняли.

И мы, правда, не могли понять его умения. Я попросил однажды

разрешить повести мне состав самостоятельно; Александр Васильевич позволил

мне проехать километров сорок и сел на место помощника. Я повел состав, и

через двадцать километров уже имел четыре минуты опоздания, а выходы с

затяжных подъемов преодолевал со скоростью не более тридцати километров в

час. После меня машину повел Мальцев; он брал подъемы со скоростью

пятидесяти километров, и на кривых у него не забрасывало машину, как у

меня, и он вскоре нагнал упущенное мною время.

Около года я работал помощником у Мальцева, с августа по июль, и 5

июля Мальцев совершил свою последнюю поездку в качестве машиниста

курьерского поезда...

Мы взяли состав в восемьдесят пассажирских осей, опоздавший до нас в

пути на четыре часа. Диспетчер вышел к паровозу и специально попросил

Александра Васильевича сократить, сколь возможно, опоздание поезда, свести

это опоздание хотя бы к трем часам, иначе ему трудно будет выдать порожняк

на соседнюю дорогу. Мальцев пообещал ему нагнать время, и мы тронулись

Было восемь часов пополудни, но летний день еще длился, и солнце

сияло с торжественной утренней силой. Александр Васильевич потребовал от

меня держать все время давление пара в котле лишь на пол-атмосферы ниже

предельного.

Через полчаса мы вышли в степь, на спокойный мягкий профиль. Мальцев

довел скорость хода до девяноста километров и ниже не сдавал, наоборот -

на горизонталях и малых уклонах доводил скорость до ста километров. На

подъемах я форсировал топку до предельной возможности и заставлял кочегара

вручную загружать шуровку, в помощь стоккерной машине, ибо пар у меня

Мальцев гнал машину вперед, отведя регулятор на всю дугу и отдав

реверс на полную отсечку. Мы теперь шли навстречу мощной туче, появившейся

из-за горизонта. С нашей стороны тучу освещало солнце, а изнутри ее рвали

свирепые, раздраженные молнии, и мы видели, как мечи молний вертикально

вонзались в безмолвную дальнюю землю, и мы бешено мчались к той дальней

земле, словно спеша на ее защиту. Александра Васильевича, видимо, увлекло

это зрелище: он далеко высунулся в окно, глядя вперед, и глаза его,

привыкшие к дыму, к огню и пространству, блестели сейчас воодушевлением.

Он понимал, что работа и мощность нашей машины могла идти в сравнение с

работой грозы, и, может быть, гордился этой мыслью.

Вскоре мы заметили пыльный вихрь, несшийся по степи нам навстречу.

Значит, и грозовую тучу несла буря нам в лоб. Свет потемнел вокруг нас;

сухая земля и степной песок засвистели и заскрежетали по железному телу

паровоза; видимости не стало, и я пустил турбодинамо для освещения и

включил лобовой прожектор впереди паровоза. Нам теперь трудно было дышать

от горячего пыльного вихря, забивавшегося в кабину и удвоенного в своей

силе встречным движением машины, от топочных газов и раннего сумрака,

обступившего нас. Паровоз с воем пробивался вперед, в смутный, душный мрак

В щель света, создаваемую лобовым прожектором. Скорость упала до

шестидесяти километров; мы работали и смотрели вперед, как в сновидении.

Вдруг крупная капля ударила по ветровому стеклу - и сразу высохла,

испитая жарким ветром. Затем мгновенный синий свет вспыхнул у моих ресниц

и проник в меня до самого содрогнушегося сердца; я схватился за кран

инжектора, но боль в сердце уже отошла от меня, и я сразу поглядел в

сторону Мальцева - он смотрел вперед и вел машину, не изменившись в лице.

Что это было? - спросил я у кочегара.

Молния, - сказал он. - Хотела в нас попасть, да маленько

промахнулась.

Мальцев расслышал наши слова.

Какая молния? - спросил он громко.

Сейчас была, - произнес кочегар.

Я не видел, - сказал Мальцев и снова обратился лицом наружу.

Не видел! - удивился кочегар. - Я думал - котел взорвался, во как

засветило, а он не видел.

Я тоже усомнился, что это была молния.

А гром где? - спросил я.

Гром мы проехали, - объяснил кочегар. - Гром всегда после бьет.

Пока он вдарил, пока воздух расшатал, пока туда-сюда, мы уже прочь его

пролетели. Пассажиры, может, слыхали, - они сзади.

темную степь, над которой неподвижно покоились смирные, изработавшиеся

Потемнело вовсе, и наступила спокойная ночь. Мы ощущали запах сырой

земли, благоухание трав и хлебов, напитанных дождем и грозой, и неслись

вперед, нагоняя время.

Я заметил, что Мальцев стал хуже вести машину - на кривых нас

забрасывало, скорость доходила то до ста с лишним километров, то снижалась

до сорока. Я решил, что Александр Васильевич, наверно, очень уморился, и

поэтому ничего не сказал ему, хотя мне было очень трудно держать в

наилучшем режиме работу топки и котла при таком поведении механика. Однако

через полчаса мы должны остановиться для набора воды, и там, на остановке,

Александр Васильевич поест и немного отдохнет. Мы уже нагнали сорок минут,

а до конца нашего тягового участка мы нагоним еще не менее часа.

Платонов — советский писатель. Его рассказы интересны, они подкупают тем, что в них очень часто описываются события из жизни. Они являются автобиографическими, повествуя нам о судьбе самого писателя. В своих работах автор пытается понять человека, найти его место в этом одновременно прекрасном и яростном мире. Таким рассказом Платонова является одноименная повесть В прекрасном и яростном мире. По данному произведению нам и предстоит сделать .

Свой рассказ Платонов написал в 1937 году, в нем он использовал много информации, взятой из жизни, ведь в рассказе автор описывает события, произошедшие на железной дороге с машинистом поезда. Эту профессию писатель знал хорошо, так как и сам был на паровозе и работал помощником.

Итак, Платонов в рассказе В прекрасном и яростном мире повествует о Мальцеве — машинисте от Бога, так как он не просто вел поезд, он чувствовал его и был лучшим. Мальцев полностью отдавался делу, вел машину всегда уверенно и вызывал этим восхищение. Он настолько хорошо изучил все железнодорожные пути, что даже во время произошедшего ЧП не остановился. Это произошло во время ливня с грозой. Молния ослепила Мальцева, а он продолжал вести машину, так и не поняв, что он не видит, ведь в голове у него появлялись все картины окружающего мира. Но они были лишь в голове, поэтому он и не видел предупреждающие огни. Это чуть не привело к аварии, но помощник сумел вовремя среагировать, спасая этим сотни людей.

Александра Мальцева засудили и арестовали, но Костя сумел добиться эксперимента, который доказал невиновность Александра. Вот только во время эксперимента герой произведения слепнет окончательно. Это для него стало трагедией, ведь для него работа была смыслом жизни. И лишь спустя год, когда помощник сдал экзамены и сам стал водить состав, сумел вернуть Мальцева к жизни. Костя предлагает Мальцеву поехать вместе и даже обещает уступить слепому Александру место машиниста. И вот в тот самый миг, когда Мальцев оказался на прежнем месте, зрение к нему вновь вернулось.

После рейса Костя вызвался провести бывшего машиниста домой, желая защитить героя рассказа от враждебных сил такого непредсказуемого, яростного и такого прекрасного мира.

Главные герои произведения

Знакомясь с произведением Платонова В прекрасном и яростном мире, можно выделить таких героев, как Мальцев Александр и его помощник Костя.

Александр Мальцев — мастер своего дела, талантливый машинист поезда, который знал данные машины лучше всех. Это человек, которому не боялись доверять разные поезда, в том числе и новый паровоз, ведь Мальцев, как никто другой, мог со всем справляться и даже с такой мощной машиной нового типа. Александр не просто водит машину, он чувствует биение ее сердца. Мальцев предан своей работе, видит в ней свой смысл и настолько погрузился в нее, что не видит окружающей действительности. Как по мне, то так не должно быть. Человек хоть и должен любить работу, трудиться полноценно и быть на работе ответственным, но он также должен уметь видеть и другие ракурсы. Кроме работы мы должны видеть красоту мира, уметь брать лучшее от судьбы и увлекаться чем-то другим, чтобы в случае непредвиденных обстоятельств можно было переключиться на что-то другое, ведь жизнь продолжается. Мальцев же не сумел переключиться, с потерей рабочего места он постарел, жизнь стала не мила.

Еще один герой — это Костя, который был сначала помощником, а потом стал и машинистом. Он также любил работу, старался выполнять все возложенные на него функции, но при этом он отзывчивый, добрый и замечает других людей. Мало того, он еще и приходит к ним на помощь, как в случае с Мальцевым. Именно Костя добился пересмотра дела, после чего Александр был реабилитирован. Позже он вернет к жизни человека, для которого работа стала смыслом жизни. Он возьмет Мальцева в рейс, во время которого у того вернется зрение. И даже после этого Костя не оставляет своего знакомого и проводит его до двери дома.

В Толубеевском депо лучшим паровозным машинистом считался Александр Васильевич Мальцев.

Ему было лет тридцать, но он уже имел квалификацию машиниста первого класса и давно водил скорые поезда. Когда в наше депо прибыл первый мощный пассажирский паровоз серии "ИС", то на эту машину назначили работать Мальцева, что было вполне разумно и правильно. Помощником у Мальцева работал пожилой человек из деповских слесарей по имени Федор Петрович Драбанов, но он вскоре выдержал экзамен на машиниста и ушел работать на другую машину, а я был, вместо Драбанова, определен работать в бригаду Мальцева помощником; до того я тоже работал помощником механика, но только на старой, маломощной машине.

Я был доволен своим назначением. Машина "ИС", единственная тогда на нашем тяговом участке, одним своим видом вызывала у меня чувство воодушевления; я мог подолгу глядеть на нее, и особая растроганная радость пробуждалась во мне - столь же прекрасная, как в детстве при первом чтении стихов Пушкина. Кроме того, я желал поработать в бригаде первоклассного механика, чтобы научиться у него искусству вождения тяжелых скоростных поездов.

Александр Васильевич принял мое назначение в его бригаду спокойно и равнодушно; ему было, видимо, все равно, кто у него будет состоять в помощниках.

Перед поездкой я, как обычно, проверил все узлы машины, испытал все ее обслуживающие и вспомогательные механизмы и успокоился, считая машину готовой к поездке. Александр Васильевич видел мою работу, он следил за ней, но после меня собственными руками снова проверил состояние машины, точно он не доверял мне.

Так повторялось и впоследствии, и я уже привык к тому, что Александр Васильевич постоянно вмешивался в мои обязанности, хотя и огорчался молчаливо. Но обыкновенно, как только мы были в ходу, я забывал про свое огорчение. Отвлекаясь вниманием от приборов, следящих за состоянием бегущего паровоза, от наблюдения за работой левой машины и пути впереди, я посматривал на Мальцева. Он вел состав с отважной уверенностью великого мастера, с сосредоточенностью вдохновенного артиста, вобравшего весь внешний мир в свое внутреннее переживание и поэтому властвующего над ним. Глаза Александра Васильевича глядели вперед отвлеченно, как пустые, но я знал, что он видел ими всю дорогу впереди и всю природу, несущуюся нам навстречу, - даже воробей, сметенный с балластного откоса ветром вонзающейся в пространство машины, даже этот воробей привлекал взор Мальцева, и он поворачивал на мгновение голову вслед за воробьем: что с ним станется после нас, куда он полетел.

По нашей вине мы никогда не опаздывали; напротив, часто нас задерживали на промежуточных станциях, которые мы должны проследовать с ходу, потому что мы шли с нагоном времени и нас посредством задержек обратно вводили в график.

Обычно мы работали молча; лишь изредка Александр Васильевич, не оборачиваясь в мою сторону, стучал ключом по котлу, желая, чтобы я обратил свое внимание на какой-нибудь непорядок в режиме работы машины, или подготавливая меня к резкому изменению этого режима, чтобы я был бдителен. Я всегда понимал безмолвные указания своего старшего товарища и работал с полным усердием, однако механик по-прежнему относился ко мне, равно и к смазчику-кочегару, отчужденно и постоянно проверял на стоянках пресс-масленки, затяжку болтов в дышловых узлах, опробовал буксы на ведущих осях и прочее. Если я только что осмотрел и смазал какую-либо рабочую трущуюся часть, то Мальцев вслед за мной снова ее осматривал и смазывал, точно не считая мою работу действительной.

Я, Александр Васильевич, этот крейцкопф уже проверил, - сказал я ему однажды, когда он стал проверять эту деталь после меня.

А я сам хочу, - улыбнувшись, ответил Мальцев, и в улыбке его была грусть, поразившая меня.

Позже я понял значение его грусти и причину его постоянного равнодушия к нам.

Андрей Платонович ПЛАТОНОВ

В ПРЕКРАСНОМ И ЯРОСТНОМ МИРЕ

(Машинист Мальцев)

В Толубеевском депо лучшим паровозным машинистом считался Александр Васильевич Мальцев.

Ему было лет тридцать, но он уже имел квалификацию машиниста первого класса и давно водил скорые поезда. Когда в наше депо прибыл первый мощный пассажирский паровоз серии "ИС", то на эту машину назначили работать Мальцева, что было вполне разумно и правильно. Помощником у Мальцева работал пожилой человек из деповских слесарей по имени Федор Петрович Драбанов, но он вскоре выдержал экзамен на машиниста и ушел работать на другую машину, а я был, вместо Драбанова, определен работать в бригаду Мальцева помощником; до того я тоже работал помощником механика, но только на старой, маломощной машине.

Я был доволен своим назначением. Машина "ИС", единственная тогда на нашем тяговом участке, одним своим видом вызывала у меня чувство воодушевления; я мог подолгу глядеть на нее, и особая растроганная радость пробуждалась во мне - столь же прекрасная, как в детстве при первом чтении стихов Пушкина. Кроме того, я желал поработать в бригаде первоклассного механика, чтобы научиться у него искусству вождения тяжелых скоростных поездов.

Александр Васильевич принял мое назначение в его бригаду спокойно и равнодушно; ему было, видимо, все равно, кто у него будет состоять в помощниках.

Перед поездкой я, как обычно, проверил все узлы машины, испытал все ее обслуживающие и вспомогательные механизмы и успокоился, считая машину готовой к поездке. Александр Васильевич видел мою работу, он следил за ней, но после меня собственными руками снова проверил состояние машины, точно он не доверял мне.

Так повторялось и впоследствии, и я уже привык к тому, что Александр Васильевич постоянно вмешивался в мои обязанности, хотя и огорчался молчаливо. Но обыкновенно, как только мы были в ходу, я забывал про свое огорчение. Отвлекаясь вниманием от приборов, следящих за состоянием бегущего паровоза, от наблюдения за работой левой машины и пути впереди, я посматривал на Мальцева. Он вел состав с отважной уверенностью великого мастера, с сосредоточенностью вдохновенного артиста, вобравшего весь внешний мир в свое внутреннее переживание и поэтому властвующего над ним. Глаза Александра Васильевича глядели вперед отвлеченно, как пустые, но я знал, что он видел ими всю дорогу впереди и всю природу, несущуюся нам навстречу, - даже воробей, сметенный с балластного откоса ветром вонзающейся в пространство машины, даже этот воробей привлекал взор Мальцева, и он поворачивал на мгновение голову вслед за воробьем: что с ним станется после нас, куда он полетел.

По нашей вине мы никогда не опаздывали; напротив, часто нас задерживали на промежуточных станциях, которые мы должны проследовать с ходу, потому что мы шли с нагоном времени и нас посредством задержек обратно вводили в график.

Обычно мы работали молча; лишь изредка Александр Васильевич, не оборачиваясь в мою сторону, стучал ключом по котлу, желая, чтобы я обратил свое внимание на какой-нибудь непорядок в режиме работы машины, или подготавливая меня к резкому изменению этого режима, чтобы я был бдителен. Я всегда понимал безмолвные указания своего старшего товарища и работал с полным усердием, однако механик по-прежнему относился ко мне, равно и к смазчику-кочегару, отчужденно и постоянно проверял на стоянках пресс-масленки, затяжку болтов в дышловых узлах, опробовал буксы на ведущих осях и прочее. Если я только что осмотрел и смазал какую-либо рабочую трущуюся часть, то Мальцев вслед за мной снова ее осматривал и смазывал, точно не считая мою работу действительной.

Я, Александр Васильевич, этот крейцкопф уже проверил, - сказал я ему однажды, когда он стал проверять эту деталь после меня.

А я сам хочу, - улыбнувшись, ответил Мальцев, и в улыбке его была грусть, поразившая меня.

Позже я понял значение его грусти и причину его постоянного равнодушия к нам. Он чувствовал свое превосходство перед нами, потому что понимал машину точнее, чем мы, и он не верил, что я или кто другой может научиться тайне его таланта, тайне видеть одновременно и попутного воробья, и сигнал впереди, ощущая в тот же момент путь, вес состава и усилие машины. Мальцев понимал, конечно, что в усердии, в старательности мы даже можем его превозмочь, но не представлял, чтобы мы больше его любили паровоз и лучше его водили поезда, - лучше, он думал, было нельзя. И Мальцеву поэтому было грустно с нами; он скучал от своего таланта, как от одиночества, не зная, как нам высказать его, чтобы мы поняли.

И мы, правда, не могли понять его умения. Я попросил однажды разрешить повести мне состав самостоятельно; Александр Васильевич позволил мне проехать километров сорок и сел на место помощника. Я повел состав, и через двадцать километров уже имел четыре минуты опоздания, а выходы с затяжных подъемов преодолевал со скоростью не более тридцати километров в час. После меня машину повел Мальцев; он брал подъемы со скоростью пятидесяти километров, и на кривых у него не забрасывало машину, как у меня, и он вскоре нагнал упущенное мною время.

Около года я работал помощником у Мальцева, с августа по июль, и 5 июля Мальцев совершил свою последнюю поездку в качестве машиниста курьерского поезда...

Мы взяли состав в восемьдесят пассажирских осей, опоздавший до нас в пути на четыре часа. Диспетчер вышел к паровозу и специально попросил Александра Васильевича сократить, сколь возможно, опоздание поезда, свести это опоздание хотя бы к трем часам, иначе ему трудно будет выдать порожняк на соседнюю дорогу. Мальцев пообещал ему нагнать время, и мы тронулись вперед.

Было восемь часов пополудни, но летний день еще длился, и солнце сияло с торжественной утренней силой. Александр Васильевич потребовал от меня держать все время давление пара в котле лишь на пол-атмосферы ниже предельного.

Через полчаса мы вышли в степь, на спокойный мягкий профиль. Мальцев довел скорость хода до девяноста километров и ниже не сдавал, наоборот на горизонталях и малых уклонах доводил скорость до ста километров. На подъемах я форсировал топку до предельной возможности и заставлял кочегара вручную загружать шуровку, в помощь стоккерной машине, ибо пар у меня садился.

Платонов Андрей

В прекрасном и яростном мире (Машинист Мальцев)

Андрей Платонович ПЛАТОНОВ

В ПРЕКРАСНОМ И ЯРОСТНОМ МИРЕ

(Машинист Мальцев)

В Толубеевском депо лучшим паровозным машинистом считался Александр Васильевич Мальцев.

Ему было лет тридцать, но он уже имел квалификацию машиниста первого класса и давно водил скорые поезда. Когда в наше депо прибыл первый мощный пассажирский паровоз серии "ИС", то на эту машину назначили работать Мальцева, что было вполне разумно и правильно. Помощником у Мальцева работал пожилой человек из деповских слесарей по имени Федор Петрович Драбанов, но он вскоре выдержал экзамен на машиниста и ушел работать на другую машину, а я был, вместо Драбанова, определен работать в бригаду Мальцева помощником; до того я тоже работал помощником механика, но только на старой, маломощной машине.

Я был доволен своим назначением. Машина "ИС", единственная тогда на нашем тяговом участке, одним своим видом вызывала у меня чувство воодушевления; я мог подолгу глядеть на нее, и особая растроганная радость пробуждалась во мне - столь же прекрасная, как в детстве при первом чтении стихов Пушкина. Кроме того, я желал поработать в бригаде первоклассного механика, чтобы научиться у него искусству вождения тяжелых скоростных поездов.

Александр Васильевич принял мое назначение в его бригаду спокойно и равнодушно; ему было, видимо, все равно, кто у него будет состоять в помощниках.

Перед поездкой я, как обычно, проверил все узлы машины, испытал все ее обслуживающие и вспомогательные механизмы и успокоился, считая машину готовой к поездке. Александр Васильевич видел мою работу, он следил за ней, но после меня собственными руками снова проверил состояние машины, точно он не доверял мне.

Так повторялось и впоследствии, и я уже привык к тому, что Александр Васильевич постоянно вмешивался в мои обязанности, хотя и огорчался молчаливо. Но обыкновенно, как только мы были в ходу, я забывал про свое огорчение. Отвлекаясь вниманием от приборов, следящих за состоянием бегущего паровоза, от наблюдения за работой левой машины и пути впереди, я посматривал на Мальцева. Он вел состав с отважной уверенностью великого мастера, с сосредоточенностью вдохновенного артиста, вобравшего весь внешний мир в свое внутреннее переживание и поэтому властвующего над ним. Глаза Александра Васильевича глядели вперед отвлеченно, как пустые, но я знал, что он видел ими всю дорогу впереди и всю природу, несущуюся нам навстречу, - даже воробей, сметенный с балластного откоса ветром вонзающейся в пространство машины, даже этот воробей привлекал взор Мальцева, и он поворачивал на мгновение голову вслед за воробьем: что с ним станется после нас, куда он полетел.

По нашей вине мы никогда не опаздывали; напротив, часто нас задерживали на промежуточных станциях, которые мы должны проследовать с ходу, потому что мы шли с нагоном времени и нас посредством задержек обратно вводили в график.

Обычно мы работали молча; лишь изредка Александр Васильевич, не оборачиваясь в мою сторону, стучал ключом по котлу, желая, чтобы я обратил свое внимание на какой-нибудь непорядок в режиме работы машины, или подготавливая меня к резкому изменению этого режима, чтобы я был бдителен. Я всегда понимал безмолвные указания своего старшего товарища и работал с полным усердием, однако механик по-прежнему относился ко мне, равно и к смазчику-кочегару, отчужденно и постоянно проверял на стоянках пресс-масленки, затяжку болтов в дышловых узлах, опробовал буксы на ведущих осях и прочее. Если я только что осмотрел и смазал какую-либо рабочую трущуюся часть, то Мальцев вслед за мной снова ее осматривал и смазывал, точно не считая мою работу действительной.

Я, Александр Васильевич, этот крейцкопф уже проверил, - сказал я ему однажды, когда он стал проверять эту деталь после меня.

А я сам хочу, - улыбнувшись, ответил Мальцев, и в улыбке его была грусть, поразившая меня.

Позже я понял значение его грусти и причину его постоянного равнодушия к нам. Он чувствовал свое превосходство перед нами, потому что понимал машину точнее, чем мы, и он не верил, что я или кто другой может научиться тайне его таланта, тайне видеть одновременно и попутного воробья, и сигнал впереди, ощущая в тот же момент путь, вес состава и усилие машины. Мальцев понимал, конечно, что в усердии, в старательности мы даже можем его превозмочь, но не представлял, чтобы мы больше его любили паровоз и лучше его водили поезда, - лучше, он думал, было нельзя. И Мальцеву поэтому было грустно с нами; он скучал от своего таланта, как от одиночества, не зная, как нам высказать его, чтобы мы поняли.

И мы, правда, не могли понять его умения. Я попросил однажды разрешить повести мне состав самостоятельно; Александр Васильевич позволил мне проехать километров сорок и сел на место помощника. Я повел состав, и через двадцать километров уже имел четыре минуты опоздания, а выходы с затяжных подъемов преодолевал со скоростью не более тридцати километров в час. После меня машину повел Мальцев; он брал подъемы со скоростью пятидесяти километров, и на кривых у него не забрасывало машину, как у меня, и он вскоре нагнал упущенное мною время.

Около года я работал помощником у Мальцева, с августа по июль, и 5 июля Мальцев совершил свою последнюю поездку в качестве машиниста курьерского поезда...

Мы взяли состав в восемьдесят пассажирских осей, опоздавший до нас в пути на четыре часа. Диспетчер вышел к паровозу и специально попросил Александра Васильевича сократить, сколь возможно, опоздание поезда, свести это опоздание хотя бы к трем часам, иначе ему трудно будет выдать порожняк на соседнюю дорогу. Мальцев пообещал ему нагнать время, и мы тронулись вперед.

Было восемь часов пополудни, но летний день еще длился, и солнце сияло с торжественной утренней силой. Александр Васильевич потребовал от меня держать все время давление пара в котле лишь на пол-атмосферы ниже предельного.

Через полчаса мы вышли в степь, на спокойный мягкий профиль. Мальцев довел скорость хода до девяноста километров и ниже не сдавал, наоборот на горизонталях и малых уклонах доводил скорость до ста километров. На подъемах я форсировал топку до предельной возможности и заставлял кочегара вручную загружать шуровку, в помощь стоккерной машине, ибо пар у меня садился.

Мальцев гнал машину вперед, отведя регулятор на всю дугу и отдав реверс на полную отсечку. Мы теперь шли навстречу мощной туче, появившейся из-за горизонта. С нашей стороны тучу освещало солнце, а изнутри ее рвали свирепые, раздраженные молнии, и мы видели, как мечи молний вертикально вонзались в безмолвную дальнюю землю, и мы бешено мчались к той дальней земле, словно спеша на ее защиту. Александра Васильевича, видимо, увлекло это зрелище: он далеко высунулся в окно, глядя вперед, и глаза его, привыкшие к дыму, к огню и пространству, блестели сейчас воодушевлением. Он понимал, что работа и мощность нашей машины могла идти в сравнение с работой грозы, и, может быть, гордился этой мыслью.